Ты думаешь, я мог быть настолько честен и чист, а, рыбка? А-ха-ха-ха. Да… когда я думаю о том, как мог бы тогда поступить, в голове крутится совсем немного вариантов, в конечном счете, все они сводятся всего к двум. Я так тебе скажу: может я действительно был не таким уж плохим парнем, может когда-то я понимал, что есть что-то, в чем испачкаться пострашнее, чем в луже собственной крови. Что-то страшное и дикое проснулось тогда во мне и орало:
МОЛЧИ! МОЛЧИ! МОЛЧИ!
Плевать, чем ты это назовешь сейчас, совестью, чутьем – ОНО орало - и я - молчал.
Молчал, пока они кричали, молчал, пока они били, молчал до тех пор, пока все не стихло. До тех пор, пока "МОЛЧИ" в моей голове не превратилось в сплошной тонкий звон, разливающийся от уха до уха, как нож заправского головореза, постепенно затухающий. Знаешь, что такое агония, рыбка? Это когда тонкий, еле слышный звон – это та самая нитка, за которую все твое извивающееся тело пытается ухватиться, чтобы не провалиться туда, куда совсем не стоит проваливаться. Но чем больше ты стараешься, рвешься, тем больше рискуешь порвать эту дрянную нитку. И летишь – летишь - летишь, туда, где нет ничего: ни боли в искалеченном теле, ни сожалений, ни стыда, пока…
…долбанная нитка вновь не натягивается, прорывая твои легкие насквозь, заставляя сделать все, на что способно твое тело, чтобы выплюнуть ее обратно…
Чертова вода. Снова вода. Он встретила меня, она омыла меня, она заставила меня проснуться. Чертова вода.
Я лежал на отмели, запутавшись космами в прибрежном кустарнике, я уже практически был водой, от меня осталось всего-ничего: что-то, чем я еще мог дышать. Болело все, каждая проклятая пядь моего тела снова начинала приходить в чувство и орать о том, как накануне… а было ли это накануне? Когда это было? Я помню, где, но не понимал, как давно, я помнил, кто, но понятия не имел, как далеко от этой уютной заводи… Черт побери тебя, парень, как же тебе повезло!
Мгновенно сквозь боль и нытье переломанных ребер в меня ворвалась волна дикого ликования, на которое способен только сумасшедший заяц, с пеной у рта вырвавшийся из силка. Я жив. Черт побери, жив! Я заржал, как идиот, пытаясь выпутаться из густых зарослей, по-прежнему выплевывая воду, которая казалась теперь мне самой отличной выпивкой, разве что в выпивке бывает тина.
Я лежал на отмели, запутавшись космами в прибрежном кустарнике, я уже практически был водой, от меня осталось всего-ничего: что-то, чем я еще мог дышать. Болело все, каждая проклятая пядь моего тела снова начинала приходить в чувство и орать о том, как накануне… а было ли это накануне? Когда это было? Я помню, где, но не понимал, как давно, я помнил, кто, но понятия не имел, как далеко от этой уютной заводи… Черт побери тебя, парень, как же тебе повезло!
Мгновенно сквозь боль и нытье переломанных ребер в меня ворвалась волна дикого ликования, на которое способен только сумасшедший заяц, с пеной у рта вырвавшийся из силка. Я жив. Черт побери, жив! Я заржал, как идиот, пытаясь выпутаться из густых зарослей, по-прежнему выплевывая воду, которая казалась теперь мне самой отличной выпивкой, разве что в выпивке бывает тина.
Моему старику определенно понравилась бы эта история! Зацепиться патлами? Это надо уметь. Эй, парень, да ты был на ВОЛОСОК от смерти! Вот уж правда! Такую историю не стыдно разделить с кем-то за кружкой…
Да, Рыбка, ты права, это определенно хорошая шутка. Можешь записать её. Но, поверь, я никакой шутник, не дорос. Так я тебе скажу: жизнь – вот самый талантливый шутник. Только успевай рожу растягивать - сейчас так, а через миг - эдак.
Я лежал в воде, улыбаясь как мальчишка, впервые увидевший голую соседку, еле пытаясь продрать накрепко опухшие глаза, представляя, как река нежно отрывает меня от берега, унося куда-то вниз по течению. Наверное, я снова впадал в какое-то изможденное беспамятство - меня несло вниз, а мимо мелькали еле различимые силуэты речных островов… Нет. Глаза открылись как по щелчку - это не я плыву - я все еще здесь – словно вросший в тину - это ОНИ плывут - огромный остров, мокрый, черный, скользкий стукнулся о мои ноги….
Я лежал в воде, улыбаясь как мальчишка, впервые увидевший голую соседку, еле пытаясь продрать накрепко опухшие глаза, представляя, как река нежно отрывает меня от берега, унося куда-то вниз по течению. Наверное, я снова впадал в какое-то изможденное беспамятство - меня несло вниз, а мимо мелькали еле различимые силуэты речных островов… Нет. Глаза открылись как по щелчку - это не я плыву - я все еще здесь – словно вросший в тину - это ОНИ плывут - огромный остров, мокрый, черный, скользкий стукнулся о мои ноги….
Чуть поодаль был еще один, за ним еще. Я рванул что было сил, всей своей дурью выбившись, как бешеная рыба, на берег. Были те, что больше, были те, что меньше... Одни с тихим плеском плыли, цепляясь за Бог весть что, другие пристали к берегу - выше-ниже. И у каждого из них, Рыбка, было свое имя. Я знал их всех. Остров с обожженной головой, остров со вспоротым животом, остров с перерезанным горлом.
Чертовы пьяные звери не лгали. Они не искали Эрни, зная, что каждый, кто спал на своем баркасе будет молчать, они сделали все, как обещали, - в упертости деревенским идиотам не откажешь - они пытались сжечь все, что стояло на воде, они пытались прирезать каждого, кто не успел схватиться за нож в ту ночь.
Мое полумертвое тело сбросили в излучину реки - туда же, куда отправились остатки сгоревших лодок и тела тех, кто не успел отплыть, спасаясь от озверевших местных.
Что? Ручки задрожали? Хватит с тебя историй от Спикиззи?
А ты вытяни из воды ребенка, которого знал всю его шестилетнюю жизнь, да полюбуйся на его проломленный череп, а потом мы поговорим о том, что там у тебя трясется, Рыбка.
Какие, к черту, похороны?
Я что похож на священника? Они остались там, где были всегда – на кой черт после смерти земля тем, кто умел обходиться без нее при жизни?
Чертовы пьяные звери не лгали. Они не искали Эрни, зная, что каждый, кто спал на своем баркасе будет молчать, они сделали все, как обещали, - в упертости деревенским идиотам не откажешь - они пытались сжечь все, что стояло на воде, они пытались прирезать каждого, кто не успел схватиться за нож в ту ночь.
Мое полумертвое тело сбросили в излучину реки - туда же, куда отправились остатки сгоревших лодок и тела тех, кто не успел отплыть, спасаясь от озверевших местных.
Что? Ручки задрожали? Хватит с тебя историй от Спикиззи?
А ты вытяни из воды ребенка, которого знал всю его шестилетнюю жизнь, да полюбуйся на его проломленный череп, а потом мы поговорим о том, что там у тебя трясется, Рыбка.
Какие, к черту, похороны?
Я что похож на священника? Они остались там, где были всегда – на кой черт после смерти земля тем, кто умел обходиться без нее при жизни?
Сколько раз я слышал подобные истории. «Я брел, как в тумане», «я потерял всякое чувство», «я не помнил себя». Нет, Рыбка. Я все прекрасно чувствовал и все прекрасно понимал. Я плелся вдоль речного берега, зная только одно: раз я всплыл здесь, меня сбросили где-то выше. Неважно, как долго предстояло идти, я знал, что должен оказаться на том самом месте, где все произошло.
О, Рыбка, с каждым шагом мир вокруг становился все более прозрачным и ясным.
Или мне так казалось?
Я шел, не поворачиваясь в сторону берега. Казалось, стоит бросить один лишь взгляд к воде - как тут же я увижу Их. Изуродованных, обожженных. Обескровленных. Бездомных. Пусть река и осталась их домом, а кровь их смешалась с ледяной водой. Они плыли вниз по реке не по собственной воле. Не по собственной воле они застревали в прибрежных камышах. Нет. Виной тому были дикие деревенские твари.
И я?
Никогда, слышишь, Рыбка, никогда не позволяй задавать себе этот вопрос. Это отрава похлеще города - одной капли хватит на всю жизнь. На один миг запустишь в себя эту дрянь - вовек не отделаешься.
Мог бы я? Что я? Почему не я?
Все это объедки - грызешь их изо дня в день, а уже одни кости остались. А ты грызешь и грызешь - мало кому такое по зубам. Так я тебе скажу - тут приходится выбирать - либо совсем без зубов оставаться, либо приберечь их, чтобы пару глоток перегрызть.
О, Рыбка, с каждым шагом мир вокруг становился все более прозрачным и ясным.
Или мне так казалось?
Я шел, не поворачиваясь в сторону берега. Казалось, стоит бросить один лишь взгляд к воде - как тут же я увижу Их. Изуродованных, обожженных. Обескровленных. Бездомных. Пусть река и осталась их домом, а кровь их смешалась с ледяной водой. Они плыли вниз по реке не по собственной воле. Не по собственной воле они застревали в прибрежных камышах. Нет. Виной тому были дикие деревенские твари.
И я?
Никогда, слышишь, Рыбка, никогда не позволяй задавать себе этот вопрос. Это отрава похлеще города - одной капли хватит на всю жизнь. На один миг запустишь в себя эту дрянь - вовек не отделаешься.
Мог бы я? Что я? Почему не я?
Все это объедки - грызешь их изо дня в день, а уже одни кости остались. А ты грызешь и грызешь - мало кому такое по зубам. Так я тебе скажу - тут приходится выбирать - либо совсем без зубов оставаться, либо приберечь их, чтобы пару глоток перегрызть.
Я выбрал второе. А значит, возвращаться к этой дряни смысла нет. Пес его дери, если уж и я виноват в том, что молчал - то мне наверняка не нравится, как тут все устроено.
Я что было сил ковылял обратно - до первого ножа, что попадется мне по дороге, до первого факела, что я засуну под кровлю какого-нибудь спящего ублюдка.
Мои зубы скрипели. В них скулил речной песок, в них стискивалась злоба, несгораемая, непотопляемая, гнилая и слепая, способная изменить больше, чем жизнь одного человека.
Мне хотелось выколоть глаза каждому, кто не жил под крышей смоленой баржи, мне хотелось выпустить кишки каждому, кто сгорел этой ночью.
Мне хотелось вонзить свои зубы в каждого, чья плоть была еще жива.
Мне хотелось вонзить свои зубы в каждого, чья плоть была еще жива.
А когда ты чего-то очень хочешь, рыбка, мир дает это тебе. В самом неприглядном свете.
Я увидел их фигурки задолго до того, как глаза смогли различить их точное количество.
Двое - на повозке - постоянно окликали тех, что возились у воды. Словно чертовы поморники они все кричали и кричали что-то. Завидев мою скрюченную фигуру, они затихли.
Нет, рыбка, не так. Затихло вообще все.
Я слышал лишь скрип зубов - ноющих, требующих крови - мои ноги несли меня сами, а глаза могли до смерти напугать бывалого вояку.
Один из поморников что-то пискнул, спрыгивая с тележки, груженой трупами, в то время, как второй молча метнулся вниз, как крыса, пытаясь спрятаться между колес. Я заорал как полоумный - хотя, пес меня дери, я таким и был - и ухватил крысеныша за шиворот, деранув из под телеги так, что чуть не оставил его руки под колесами. Те, что были у воды, закричали и начали скакать и квакать – как жареные черти - пока я пытался ухватить скользкую от пота шею сухопутной крысы. Тварь извивалась, голося похлеще моего, а руки никак не могли сжать треклятую глотку.
Двое - на повозке - постоянно окликали тех, что возились у воды. Словно чертовы поморники они все кричали и кричали что-то. Завидев мою скрюченную фигуру, они затихли.
Нет, рыбка, не так. Затихло вообще все.
Я слышал лишь скрип зубов - ноющих, требующих крови - мои ноги несли меня сами, а глаза могли до смерти напугать бывалого вояку.
Один из поморников что-то пискнул, спрыгивая с тележки, груженой трупами, в то время, как второй молча метнулся вниз, как крыса, пытаясь спрятаться между колес. Я заорал как полоумный - хотя, пес меня дери, я таким и был - и ухватил крысеныша за шиворот, деранув из под телеги так, что чуть не оставил его руки под колесами. Те, что были у воды, закричали и начали скакать и квакать – как жареные черти - пока я пытался ухватить скользкую от пота шею сухопутной крысы. Тварь извивалась, голося похлеще моего, а руки никак не могли сжать треклятую глотку.
СЖАТЬ! Зубы ТРЕБОВАЛИ! СЖАТЬ! Я сжал пальцы что было мочи, зажмурил глаза, вторя своим дьявольски жестоким челюстям! СЖАТЬ! ГРЫЗТЬ! УБИТЬ!
Мои глаза открылись лишь на миг - крыса трепыхалась все реже, а черти прекратили танцевать. Они стояли вокруг невысокого, рябого мужика, держащего на руках обгорелого мальчишку. Зубы - зубы снова начали свою скрипучую песню, но я не мог зажмурить глаза – их приковал к себе мальчишка, безвольно висящий на грязных от тины руках. Рябой держал его голову раскрытой ладонью - казалось – сожми я зубы еще сильней - и услышу треск костей – он раздавит ребенка, раздавит его маленькую голову. Черти!
Черти начали выть, протягивая ко мне свои лапы, пока я, как истукан, пялился на рябого, пытаясь низ последних сил не разжимать немеющие пальцы.
Черти начали выть, протягивая ко мне свои лапы, пока я, как истукан, пялился на рябого, пытаясь низ последних сил не разжимать немеющие пальцы.
«Отпусти» - сказал кто-то из нас.
Крыса пискнула в последний раз, а мальчик на руках рябого сделал резкий вдох.
Крыса пискнула в последний раз, а мальчик на руках рябого сделал резкий вдох.
Спикиззи отпустил свою жертву.
Спикиззи решил идти до конца.
