Черт, Рыбка, это было, как во сне. Вокруг мелькали тени, в голову и бока прилетали удар за ударом, а все, что я мог видеть, это холодное лицо Эрни, перепачканное в крови…

Меня нашли прямо там - скрюченную фигуру, укрывшуюся безразмерно огромным пальто. Никому не было дело, почему я даже не пытаюсь спрятаться или укрыться от ударов. Все, что волновало ублюдков – это проклятые бутыльки, которые все чаще звенели в моем кармане, словно маленькие колокольчики, кричащие о каждом новом ударе.

Меня волокли по ледяной улице куда-то в кромешную тьму, и даже когда вокруг замерцали теплые огоньки, я продолжал видеть лишь холодное лицо Косого.
Но стало теплее.
Я валялся на дощатом полу какой-то конюшни, силясь собрать мысли, чтобы ответить хотя бы на один вопрос, влетавший в мои уши вместе со звонкими ударами кулаков. Я пытался что-то объяснить, но все мои слова вываливались наружу очередным кровавым пятном.

... Я...
- Ты посмотри на него - он тянет свои руки!

... Я...
- Ты, да ты! Чертов цыган пытается нам что-то сказать! Говори громче!

...Я ОТРАБОТАЮ!..

Башмаки разразились безумным хохотом, потом кто-то достал из моего кармана стеклянные колокольчики, смачно плюнув рядом.

Гомон снова поднялся, но затих так же быстро. Спокойные, уверенные шаги заставили замолчать толпу разгоряченных подонков.

Чистые, чуть сбитые мыски прозвенели по полу конюшни, подойдя ко мне настолько близко, что казалось еще один миг и незнакомец раздавит мою голову.
Я слышал этот голос и раньше, много раз. Но он был не таким, как раньше. Это был голос человека, который понимал – эта куча кровавого мяса принадлежит ему всецело и полностью. Одно его слово - и меня разорвут прямо здесь, среди навоза и конской вони.
Каблуки моего нового хозяина заскрипели – верзила качнулся назад:

-Да, цыган- отработаешь!

СКРИП!

Полированный мысок с силой литой наковальни размозжил мой нос, погрузив мир в абсолютную кровавую тьму.
Но ничто так не сплочает двух голодных негодяев, как сумасшедшая идея.
И идеей этой был Туби Краб.

Той ночью я не видел лица Эрни. Мне чудилось, будто я брожу по берегу знакомой реки и зову кого-то из прошлой жизни. Я зашел в воду по самый пояс и тут увидел их: вниз по течению мягко, словно диковинные рыбы, плыли обожженные тела тех, кого я знал раньше. Я отталкивал тело за телом, поворачивал тех, чьи лица скрывала от меня мутная зеленоватая река. Эрни среди них не было. Я лег в воду - так, чтобы только глаза оставались на поверхности - я любил так делать прежде - и поплыл - поплыл вслед за грудами тел, уносимых спокойной, родной рекой. Эрни среди них не было.

Той ночью я не видел лица Эрни. Мне чудилось будто я брожу по берегу знакомой реки и зову кого-то из прошлой жизни. Я зашел в воду по самый пояс и тут увидел их - по течению мягко, словно диковинные рыбы, плыли обожженные тела тех, кого я знал раньше. Я отталкивал тело за телом, поворачивал тех, чьи лица скрывала от меня мутная зеленоватая река. Эрни среди них не было. Я лег в воду - так, чтобы только глаза оставались на поверхности - я любил так делать прежде - и поплыл - поплыл вслед за грудами тел, уносимых спокойной, родной рекой. Эрни среди них не было.

Знаешь, рыбка, когда я стоял у той самой двери, меня мучал один единственный вопрос. Почему все работает именно так? Как сильно бы ты не старался. Все происходит так, как должно. Это работает просто: все воротится с ног на голову именно тогда, когда земля уходит из под ног. Так я тебе скажу, Рыбка, время чудес наступает в самом конце, нужно только успеть ухватиться покрепче.


Косой не ел уже несколько дней, ладно, ел, он и дышать-то толком не мог, каждый раз превращаясь в настоящий вулкан - все его громадное тело содрогалось в громогласном кашле. Он был больше похож на старое дерево, которое вот-вот упадет под тяжестью собственного веса. Знал ли я тогда, за целую жизнь до этого, пряча острый осколок за пазуху, что буду отдавать последние крохи этому недоумку из-за которого оказался на суше. Что буду готов на все, чтобы отрыть треклятый гликогероин, на все, чтобы этот увалень перестал захлебываться свои кровавым кашлем, чтобы этот, пес его дери, придурок дотянул до весны.
«Я отработаю» -
эти слова спасли меня вчера. Но не конечно. Я знал, как Липс ведет дела с должниками. Ты вылезешь вон из собственной шкуры, отработаешь, а потом твоя расшараханная рожа улыбнется от уха до уха, пока твое тело будут паковать законники. Липс не работал по понятиям. Он работал так, как считал нужным. И как любой трагический актер - он любил обилие драмы и полные залы: чем больше зрителей, тем лучше.

Липс коротким жестом дал понять свои ребятам, что настал момент его сольного выхода. Мы остались наедине. Он смотрел на меня внимательно, так, будто я представляю собой странную находку двухсотлетней давности:

- Странное дело, цыган. Вы вот никогда мне не нравились. Ни ты, ни твой одноглазый дружок. Но ты знаешь, как все устроено на Брэдфорд. Туби старается заботиться обо всех и каждом. Торгуй, работай, хватай девок. Делай все, что тебе заблагорассудится, не нарушай только одно единственное правило.
Все, что принадлежит Туби Крабу - принадлежит Туби Крабу.

И это, Рыбка, было чистейшей правдой! Наверное, стоит упомянуть, почему Туби прозвали Крабом? Все просто. Он не только греб свои клешнями все, как умалишенный. Если в подворотне кто-то находил труп недавеча известного торгоша с обрубленными по самые плечи руками – всем становилось понятно – он переступил дорогу Крабу и его ребятам. Ходили слухи, мол руки рубили не сразу - постепенно, палец за пальцем, затем выше и выше. Будто краб отхватил.

Уроки людей из предприятия Краба были всегда весьма назидательны - мало кто мог похвастаться достаточно крепкими нервами, чтобы даже упоминать его имя лишний раз.

Долго, долго Липс объяснял мне, что мои руки уже завтра пойдут на корм рыбам. И пока он разыгрывал свою маленькую трагедию, в мою все еще светлую, хоть и порядком пострадавшую, голову пришла одна единственная мысль. Я ему зачем-то нужен. Липс – не учитель и не законник, чтобы передо мной распинаться. Липс обычно режет без разговоров. В лучшем случае - ломает пальцы, а потом тащит к Туби на поклон. Я же был все еще жив. А полутемная конюшня вряд и походила на кабинет самого громкого в доках дельца.
На какой-то миг мне почудилось, что удача снова со мной. А значит, не время осторожничать - надо выкручиваться, пока прет. Другого шанса не будет! Он явно хочет, чтобы я сделал за него какую-то грязную работенку... Да так, видать, чтобы ни Краб, ни парни не узнали. Я давно слышал о том, что Липс якобы кроит деньги да и вообще любит воротить свои дела в тайне от начальства – знать, слухи были правдивыми.

Липс наседал все больше, рассказывая о том, как мои пальцы очень скоро будут украшать стол мясника. А я лишь смотрел куда-то в замазанную белилами стену – мой котелок варил сейчас настолько быстро, что хотелось сказать Липсу: "замолчи, балабол, я думаю!"
Липс, Липс, что я знаю про этого лысого ублюдка… Знаю, что колотит свою жену день и ночь, знаю, что кроит деньги Краба, знаю, что пару месяцев назад ребята из соседнего предприятия прихлопнули его братца. Знаю, что ему что-то нужно и знаю, что эта работа будет куда грязнее, чем я могу себе представить...
Липс скатился до самых душераздирающих картин и невероятных угроз, пытаясь выложить весь свой скудный умишко ради того, чтобы ­отчаявшийся я сделал все, что он пожелает, в надежде сохранить хотя бы один палец или половину уха.
Словарный запас у такой пьяни не слишком большой. А значит, нужно что-то сделать прежде, чем он закончится, Липс взбесится, а его нож, наполненный гневом хозяйской руки, сделает в моем лице огромную дырку...
- Я не знал, что краду у Краба, эта чертова баба наврала мне, я сделаю, все, что ты прикажешь, не скажу никому, только дай мне напоследок похоронить брата!
Я выпалили это громко и быстро, словно выстрелил по утке:
- Бах!
Утиная пьеса Липса остановилась.
Я выпалили это громко и быстро, словно выстрелил по утке:
- Бах!
Утиная пьеса Липса остановилась.
КАШЕЛЬ!
Он скрючил гримасу удивленного ожидания и подсел еще ближе.
Но знаешь, Рыбка, я всегда прекрасно различал, что кроется под любой из скрюченных гримас. Я выстрелил сразу по нескольким целям. И попал в четыре из четырех. Надавил там, где надо, сдался там, где необходимо, одним словом, мне снова сказочно свезло, Рыбка.

Липс что-то прикидывал. Он картинно сплюнул на пол, почесал бритую голову:

- Хорошо, цыган, давай попробуем еще раз.
Если хорошенько задуматься, есть у меня работка, которая, возможно, покроет твой долг.
Но по мне – так лучше сразу сдохнуть - после такого дела в жизни не отмоешься. Даже меня воротит. Так что подумай сам, цыган, из чего там у тебя кишки сделаны.

Секундное облегчение улетучилось - пришло трезвое понимание того, что я никуда не денусь от Липса и его парней даже после того, как выполню то, что мне поручат. За ним явилось понимание того, что я вовсе не выкарабкивался наружу. Я падал только глубже. Скажи я да - вряд ли останусь только вором. Скажи я нет - и наверняка останусь тут. Самонадеянный идиот!
Я сам заставил Липса раскрыть все карты, а значит теперь я нужен ему живым только для того, чтобы выполнить дело.

Нужно соглашаться во, что бы то ни стало! Сбежать, выкрутиться - кто знает, может выйдет? Но черт, от одной мысли о том, что придется сотворить для этого ублюдка, по спине побежали мурашки. Как поступил бы Эрни? Этот здоровяк предпочел рискнуть своей жизнью, оставив попытки забрать мою…

- Что за дело?

- Э-э-э, нет, цыган, тут не до вопросов. Не в том ты месте и не с тем человеком, чтобы вопросы задавать. Тебя должно волновать, сам ты с этой конюшни выйдешь, али вынесут по кускам.
А дело? Черт его знает. Может богадельню поджечь, может девку прирезать.
Тебе-то какой прок знать?
Тут все просто:
«да», цыган или «нет»?


"Да".

"Нет".
Made on
Tilda