­Знаю, о чем ты подумала, Рыбка. Сказать «да», а затем сбежать, уплыть, ускакать - но поверь мне, это так не работает. Не с этим лысым ублюдком.
Но что уж греха таить, я сам понял это не сразу, хоть и догадывался, что, соглашаясь, я бесповоротно продаю свою душу самой гадкой версии дьявола.

Дело выглядело вполне обычным для такого головореза, как Липс.
Тем необычнее мне казалось, то, что он решил повесить такую дрянь на должника.
- Сделаешь дело – и-таки, цыган, я разрешу тебе твоего братца дохлого прикопать.

Липс снова сплюнул. То ли и в его лысой голове крутились какие-то понятия, то ли он всерьез был озабочен тем, чтобы то, о чем он просил, было сделано.
И без шума.

Он готов был доверить мне что-то, что побоялся бы озвучить кому-то из своих проверенных парней. Так я тебе скажу, Рыбка, Спикиззи сразу смекнул, что дело Липса - личное. И определенно - провальное.
Но это так, Рыбка, – это были лишь домыслы старика Спикиззи.

Здоровяк причмокнул.

- Тот, о ком я тебе скажу, будет в назначенном месте в назначенное время. Он должен мне. Очень много должен. Большего тебе знать не надо.
Лицо Липса вновь изобразило какую-то невнятную гримасу – раздражение ли? Нерешительность?
- Туби тут ни при чем. Подонок должен мне лично. Ты должен не меньше. Закроешь его долг - считай, твой списан. Туби не узнает о том, кто таскал у него стекляшки.
Лысый внезапно замолчал, схватив меня за волосы начал изучать мое лицо, так, буто среди синяков и ссадин на нем хранилось что-то ценное:
- Надеюсь, тебе не нужно объяснять, цыган, что бывают долги, которые можно закрыть, только оказавшись в земле? Да?

Липс отшвырнул меня в сторону, для пущей убедительности пройдясь по мои бокам своим увесистым ботинком - я хорошо запомнил его еще с прошлой нашей встречи. Каблук уперся мне в затылок - в глаза больно закололи иголки мелкого сена, рассыпанного по полу.

- Я узнаю, если ты выйдешь отсюда раньше, чем это потребуется, цыган. Я узнаю, если ты попытаешься оказаться хоть в паре метров от места, где тебе нужно быть. Я узнаю, если долг не будет закрыт. Я узнаю, чтоб-у-тя-отсохло, если ты хоть пикнешь здесь без моего веления. Поверь мне, цыган. И если я узнаю, ты пожалеешь, что не попал в руки к Туби.

Каблук вдавил мою еле живую рожу прямо в пол, после чего зацокал в стороне от меня. То, что успело затянуться за ночь, вновь напомнило о том, что я еще жив - заболело все разом - стоило первым капелькам крови скатиться вниз по шее.
Но я был еще жив.

В ином случае я мог бы сравнить себя со зверем, которого оставили на привязи как этих жеребцов, что торчали в своих стойлах, подле меня.
Но я был не таким, Рыбка.
Огромные, мощные кони пугали своим гулким топотом. Они пахли терпко и крепко - так пахнет сила, сдерживаемая лишь пеньковой веревкой да собственной волей.

Я был не таким.
Мои руки натирала та же пенька, но во мне не была ни капли силы или воли.

Что уж врать, Рыбка. Ты хапнула со мной по самое горло, так скажу, как есть. Я боялся. Боялся до слез. Я был избит и опустошен. Я был искалечен и унижен.
И я был совсем один.

Не было со мной моего Старика, который мог бы надавать тумаков, да прикрыть или отмазать от неприятностей, свалившихся на мои грязные вихры.
Не осталось кого-то из тех, кто мог бы научить уму-разуму, но после прийти да набить морду Липсу и его псам - просто так, потому что я - свой.
Не было рядом Эрни, который, как всегда, в пылу заварушки мог ворваться, раскидать пару стульев, да вытащить меня за шкирки - чтоб не убили.

Я почти видел его громадную фигуру, что открывает дверь в конюшню, разворачивает меня лицом к себе, ржет над моим перебитым носом. Ржет как дикий – так только он умел: краснея, плюясь и задыхаясь…
Задыхаясь.

В углу шумно выдохнул огромный рыжий шайр с белым пятном на глазу.
Пес меня дери, Рыбка. Я был совсем один - в целом свете. Я валялся в вонючей конюшне, связанный, грязный, изувеченный.
Один.
Скажи мне, Рыбка - ни это ли момент, когда всё и разом становится на места в голове? Когда понимаешь, что вот теперь-то не до шуток. Не до уловок или хитростей. Это не бабу надуть. Это не пару бутылок тиснуть. Так я скажу тебе, Рыбка, только в момент когда ты остаешься абсолютно пустым, к тебе приходят мысли совершенно нового толка.
Знаешь, мысли, навроде, «За что?», «Почему?».
Ты лежишь на полу и думаешь: кто-то придет, ты твердишь: кто-то поможет, ты плюешься на пол от злости и обиды: мне всегда везло, я выкручивался, я улепетывал!
Но ты по-прежнему лежишь и чувствуешь запах плесени, ползущий по углам конюшни.

Затем ты пытаешься найти хоть какое-то вшивое объяснение всему происходящему, мучая себя этими самыми идиотскими библейскими:
«За что?»

Эй, Спикиззи, а ты ведь не был таким уж толковым парнем.
Посмотри на себя – ты гнилая рыба!
Ты в первой же серьезной перепалке развязал свой язык - продал своих с потрохами. А в момент, когда стоило постоять за себя - смалодушничал. Проклятый трус! Но ведь это был Эрни! Мой друг!
Да, друг, с которым вы торговали порошком да воровали по углам.
Ты пес тебя, дери, редкостная мразь, парень!

Разговоры с собой, Рыбка, до добра не доведут.
Себя всяко переспорить можно. Я замерзал, чувствуя, что снаружи сгущаются сумерки, и пытался найти хоть какую-то причину не сдохнуть от холода этой же ночью.
Черт, неужели я здесь именно потому, что должен был рано или поздно здесь оказаться?
Да.
И вариант отдать мерзенький должок для Липса - это еще очень счастливый исход для такого негодяя, как я. Но ведь я… я не оставил Эрни!
Ха!
Не потому ли, что ты просто боялся, что не останется никого, кта прикроет твои тощие бока? А?
Не потому ли?

Пес меня дери, я обыграл сам себя, Рыбка.
То немногое хорошее, что могло во мне быть, было пережевано да выплюнуто прямо перед моим носом. Моя чертова жизнь, с вонючими реками, поросшими тиной, тупоголовыми деревенщинами, тухлой рыбой, мокрыми тюфяками, проклятыми горожанами, чертовыми бутылками и бутыльками, бесконечными скупщиками, морфинщиками и головорезами, с чахоткой, кровью и холодом... Боже,Рыбка!
Моя никчемная жизнь была хуже, чем у собаки подыхающей в подворотне от бешенства.
Но на все еще была моей.
Кони в углу нервно шептались, изредка переминаясь с ноги на ногу. Мои усталые веки то смыкаясь, то размыкаясь, навевали недавний сон - странную историю о том, как я плыл по реке, вслед за теми, чьих лиц порой уже и не вспомню. Моя жизнь - собачья, пропахшая дешевым пойлом и гнилыми тюфяками, утекала вслед за ними.
Теплое дыхание лошадей поднималось к самой кровле, превращаясь в редкий мелкий дождь. Он шумел, окружая меня бесконечным звоном. А может мне это только казалось. Огромная капля свалилась на мой грязный, запачканный корками крови, лоб.
Точка.
Да, Спикиззи. Настала пора, чтобы поставить точку. Жирную и кровавую.
Но эта точка закончит долгую и совершенно никчемную главу.
Завтра ты раздашь долги и станешь абсолютно свободен.

Уже много позже я узнал, кем он был - этот чертов должник. Не спрашивай, как. Какая пес его дери, разница, как я, пес меня дери, это узнал!
Вот тогда-то и сложилось все , как два и два. Помнишь братишку Липса, которого благополучно пристрелил какой-то парень из соседнего предприятия?
Да-да, я говорил о нем.
Лысый ублюдок, понятное дело, смириться не мог, но и сделать ничего тоже. Хрупкий мир на улицах держался на авторитете Туби. Связаться, а тем более пролить кровь кого-то из чужих попросту стоило бы тебе рук (да, это ты запомнила) и головы.
Липс хотел, но не мог.
А если хочешь но не можешь - найди себе чужие руки подлиннее.

Я, голодный и трясущийся от волнения сидел впотьмах - в самом дальнем углу цирковой арены и прятал под полой плаща маленький самопальный ножик. Липс заверил, что этого вполне хватит.
Я искал глазами того, чья жизнь должна была покрыть мои долги, поставить точку, позволив мне начать сначала.

Уже много позже, Рыбка, я узнал, что моя жертва прибыла издалека. Он гостил у своего брата – того самого беззубого стрелка, прихлопнушего братца моего палача. Брат за брата. Око за око.
Липс явно листал Священное писание. Но мне не было дела до пыльных книжек и чужих братьев. Моя книга, моя история только начиналась.
Все, что я знал - имя того, кто поставил бы точку в моей прежней истории.

- я окликнул свою жертву, чтобы не ошибиться.
Чтобы поставить точку метко, наверняка.
Он обернулся - мгновения хватило, чтобы нож ушел в мягкое тело по самую рукоятку.
Дело сделано.
Взгляд незнакомца стал растерянным, ушел куда-то в сторону - тот удивленно задергал руками, то хватаясь за блестящий нательный крест, то пытаясь найти причину, острой, жуткой боли, расползавшейся по рубахе горячим пятном.
Он пошатнулся и схватился за плечо кого-то из зевак. Толпа возбужденных зрителей разделила нас, унося окровавленного должника вперед - к дневному свету, к выходу из цирка, словно мутная река - обожженное тело кого-то из моей прошлой жизни.
Я же - еле заметной тенью метнулся назад, пытаясь найти укрытие среди бесконечных ящиков и мешков, сваленных под тяжелыми сводами тенистого шатра.

Уже много позже, Рыбка, я узнал что моей новой истории суждено начаться здесь - среди вас, таких же как я, в месте, откуда для таких как я нет выхода.

Долго будем молчать, Рыбка? Что ты пытаешься разглядеть на моем лице?
Сожаление?
Гнев?
Нет, Рыбка. Я именно там, где и должен был оказаться.
Око за око, правда?
Именно так все устроено.

Ты хотела услышать историю уличного проходимца, но не хотела услышать историю безвольного убийцы? Что ж - это твоя беда, не моя. В конечном счете, если уж пришла в бордель, то вряд ли ты там найдешь священника. Но так ли ты хотела услышать что-то совсем иное?

Так ли ты ждала другого финала, зная, что перед тобой хитрый торгаш, а не благочестивый отец семейства?

Не кори меня Рыбка - я рассказал тебе именно ту историю, которую ты хотела услышать, так что мордашку не вороти - все чин по чину -
зуб за зуб!
Я просто дал тебе то, что ты хотела ни больше и ни меньше - каждое мое слово - это мой подарок тебе, так желающей услышать гадкую историю гадкого Спикиззи.
Так я тебе скажу: