- Ты часто оглядываешься назад, Рыбка? Пытаешься понять, где можно было свернуть в другую сторону? Помню, я стоял у двери, чуть приоткрытой, ровно настолько, что я мог видеть лишь кусочек грязной простыни. Мне кажется, тогда я впервые задумался о том, что вот он, момент, к которому я буду возвращаться не раз. Никаких поворотов или финтов - только дверь, которая уже наполовину приоткрыта. Рассохшаяся дверь ночлежки, к грязной ручке которой я проделал такой немаленький путь.

Там, где, готовясь в последний раз попытаться отстоять свое право на жизнь, я выжидал секунды до броска. Там, где почему-то на миг я решил почувствовать, что порой лучше подождать еще миг. И этот миг стоил жизни.

Эрни, жуткий до дрожи, замерший, как полевое пугало стоял надо мной, держа что-то в своих ручищах.

Что бы ни творилось в его голове в тот момент, мне казалось, он тоже решил подождать миг. Миг прошел.
Эрни расправил свое грязное пальто, накинув его на меня, и ушел куда-то в темноту. Молча и удивительно бесшумно для такого великана. Думаю, этот миг, миг слабости, миг надежды на то, что все может быть по-другому, спас мне жизнь. Моя шея была цела, мое обмерзшее тело было укрыто, а мой убийца должен был стать моим другом.

Это может показаться странным, невероятным, но при всей нашей дикой непохожести, он действительно смог им стать. Оказалось, Эрни не меньше меня разбирается во всех жизненно важных вещах - он легко подмечал то, что может пригодиться нам больше, чем законным владельцам, прекрасно отдавал себе отчет в том, что продать можно далеко не все и далеко не каждому. Разве что профессиональный подход его был несколько менее утонченным. И если я был настоящим виртуозом убалтывания, Эрни достаточно было опустить свой суровый взгляд на собеседника. И, нет, Рыбка. Дело было вовсе не в его косоте. Дело было в высоте, с которой этот взгляд опускался. А еще в ширине и объеме сбитых кулаков, которые воспитанный Эрни-таки любил ненароком продемонстрировать.
И да, не смотря на все свои прелести, эта непомерная махина тоже должна была что-то есть.

Мы перебивались мелкими делами, загоняя местным, что попадется. За еду порой по уши в выгребняк прыгали, а за ночлег платили всем, чем могли вплоть до той самой еды.

Мы были хороши там, где вода могла унести нас так же быстро, как я мог обработать незадачливого зеваку. Здесь же, в городе, унести нас могли лишь собственные ноги, увязшие в грязи, бесконечных неприятных связях, выпивке и попытках найти причину проснуться утром.

Знаешь, я часто говорил Косому, что никак не дождусь, пока его под мостом ухватят – чтобы пальто его себе забрать. Нравилось оно мне больно. Косой на это отвечал, что с радостью продал бы кому-нибудь мои потроха, да такая дрянь даже собакам не сгодится.
Да, думаю, мы по-настоящему держались друг за друга.

По слухам, Краб держал несколько кварталов, а вместе с тем все, что в этих кварталах водилось: снежок, морфий, любое дикое пойло, все, что стреляет, горит, блестит все, что принадлежит не тому, в чьих карманах находится - все это текло в клешни Туби золотой рекой. У представителей нашей профессии было лишь два варианта - работать на Туби, либо делать все, чтобы работать на Туби.

Но кричать на каждом углу о том, что ты ищешь работы у Туби Краба, представлялось совсем не ахти каким подвигом. Мудрые языки - всякая пьянь или кто еще похуже, так же утверждали, что так просто к Туби не пристроиться, с пустыми руками к крабу никто не ходит. А наших «накоплений» едва хватило бы на одного голодного цыгана, что уж и говорить о том, чтобы заявиться к серьезному человеку вдвоем. Так мы и жили – впроголодь, меняя места ночлега, выдирая клопов из волос, разыскивая возможность пристроить свои тощие бока в стоящее предприятие, промерзая до костей, надеясь, что все изменится после следующего раза.

Я не решался открыть дверь, не зная, жив он или нет, все, что я видел – кусочек кровавой простыни. Я не ел несколько дней, а все, что мы с Косым кое-как успели нажить, шло на то, чтобы он давился своей кровью не в подворотне, а здесь, на кровати. Но и тут он пробудет недолго. Я не спал черт знает сколько и веришь, никому не стоит знать, как я провел последние два дня. Но мои руки был в крови, мою шкуру уже начали разыскивать, а в моем кармане лежал гликогероин. Не спрашивай меня, как я его достал, вряд ли тебя эта история порадует. Да и не важно это. Важно было то, что в руках я держал бутылек, содержимое которого было для меня на вес золота. Все, чего я хотел – прекратить этот адский кашель. Я знал, что голод и усталость возьмут свое. Я знал, что вряд ли выйду живым из комнатушки. В которой меня найдут. Очень скоро. Но я хотел, чтобы он ушел по-другому. Не как городская крыса - задыхаясь в чертовом подвале, а так, как уходят наши люди - сделав честный, чистый вдох.
Я должен остаться с ним до конца. До этого вдоха.

Внутри - тихо и прохладно. Я пытался прислушаться: где оно, хриплое биение сердца? Где-то там, в мире из кровавой простыни и стен, покрытых инеем. Я опоздал? Я что-то слышу? Мне чудится? Он жив. Но, если и жив, надолго ли? Если он и жив – кому нужна эта глупая ложь? В лучшем случае я сдохну от голода, мечтая, чтобы лекарство подействовало и мы оба заснули в тишине. В худшем - меня порешат прямо здесь, у кровати задыхающегося Косого. Мне казалось, что слышу топот их ног - они были уже невыносимо близко, и вот-вот ворвутся в полумрак нашйе богом забытой ночлежки... А зачем умирать нам обоим, когда в моих руках волшебная бутылочка - то, на что я мог прожить несколько дней...

Нет, мне снова слышится – это просто скрипит дверь. Давай! Дергай! И посмотри, как умирает твой единственный друг? Зайди и останься, никто не заслуживает того, чтобы умирать вот так, в одиночку, в беспамятстве! Но он ведь даже не поймет, что я рядом!
Если еще жив…
Черт, тогда захлопни эту дурацкую дверь и спасай свою шкуру!
Пусть выживет хотя бы один из вас!