Я всегда чувствовал моменты, в которых нужно превратиться в пулю. Не рвануть, не наскочить, а именно в единый миг слиться в какой-то цельный комок и на вдохе прорвать сам воздух, да так, чтобы искры из глаз посыпались.

Всего один выдох отделял меня от огромных ручищ Эрни, готовых свернуть мне шею. Он, как медведь, наклонился надо мной, чтобы подобраться ближе, но это, рыбка, было его явным промахом.

Я «выстрелил», словно до этого мига не было ни драки, ни сна, ровным счетом ничего, словно я сам был каменным осколком, что держал в руках. Эрни издал неясный звук, пытаясь нащупать опору, затем мягко лег прямо на живот и затих. Всего за один миг.

Эрни развернулся на бок и начал ржать. Громко и так, как мог только Эрни. Я, сам не знаю. Почему начал смеяться в ответ. Мы бы так до самого рассвета веселились, да только смех Косого прервался так же внезапно, как и начался. Его губы расплылись в разные стороны, а тело снова стало мягким и безвольным, словно Эрни решил превратиться в стог сена. Он был мертв. Теперь я знал это наверняка.
Да говори ты, что хочешь, рыбка. Ты? Ты с глазами ягненка смотрела бы на то, как тебе пытаются кишки наружу выдернуть? В этом нет добра или зла, справедливости или чего-то еще. Есть только одна простая правда. Я сижу перед тобой. А, значит, как ни крути, я прав. Да причем тут небеса, глупая? Если бы там хотели, чтобы было по-другому - было бы по-другому.

А все было так. Эрни был где-то далеко позади, мой страх быть придушенным валялся вместе с ним в кустах, а я за много недель и миль оттуда искал места, где удобнее загнать последнее, что от Косого осталось - то самое дурацкое пальто.

Мелочь, припрятанная в башмаке, ровно как и сами башмаки ушли в первом же пабе и к первому же меняле еще с неделю назад. Безразмерные штаны Косого затянутые, чем попало и закатанные чуть ли не до колен - вряд ли представляли какой-то интерес для кого кроме меня - тонущего в них, как котенок в запруде.

Я, сказать по правде, рыбка, находился в откровенно затруднительном положении. Да, ребра мои не болели, но отчаянно ныло все, что они скрывали под собой. Если ты думаешь, что найти работу так просто - прошу тебя сгонять на выходных в Ливерпуль, к примеру. Да, еще не забудь сообщить всем, что ты цыган - тогда точно что-то найдется.

Что, говоришь, мучило? Не могу сказать, что в пальто в этом было холодно. Но и не скажу, что было в нем слишком приятно. Ненавидел? Да что оно, девка что ли, чтобы ненавидеть его? Если уж и ненавидеть кого-то, то себя. Пальто-то тут причем? Оно хотя бы тебя ночью под мостом согреет.

На дне не так уж и плохо, ежели, к ногам булыжник не привязан, рыбка моя - всегда можно выгрести, если знать, куда грести. А греб я, по вполне понятным причинам, что было силы и, по возможности, наверх.

Хочешь жить, умей жевать тину, пока тебя никто не съест. Хочешь жить посытнее- умей жевать падаль. И так далее, рыбка, до самой макушки.
А на макушке всегда сидит кто-то, кто не побрезгует ничем - ни падалью, ни собственным… да ты и сама все знаешь.
Я не видел себя падалью, но и тину жевать не очень хотелось. И постепенно ужас от всего, что навалилось на мою дурную голову, сменился одной очень правильной мыслью.
Да, я был в том самом месте, оказаться в котором ни за что не хотел. Да, я был голодным, обозленным, отвергнутым и вряд ли кому-то нужным. Да, на моих руках была кровь.
Но впервые, рыбка. Впервые за всю мою недолгую жизнь я был абсолютно свободен. Впервые моим фантазии и предприимчивости хватало простора.
Я был голоден - а значит, готов был придумывать то, что сытому не под силу. Я был зол, что избавляло меня от необходимости думать о чем-то лишнем, я был совсем один – для меня не существовало судей или правил. Мои руки уже искупались в крови, а значит, я мог постоять за себя.
Да, я мог не есть несколько дней, но мог добыть добро, за которое мог безбедно жить неделю. Меня мало заботило что-то кроме своего живота – в конечном счете - это все, что мне принадлежало - пара ног, вечно голодный желудок и голова настоящего дельца. Человек моих качеств попросту не мог пропасть. Не среди сброда, окружавшего меня. Я слишком остро чувствовал себя чужим - что определенно развязывало мне руки.

Гораздо важнее привязи - связи. Тонкие ниточки, что тянулись из стороны в сторону вдоль мощеных улиц, сквозь подвалы, полные пьянчуг и воров, ищущих, где бы сбыть чужое добро, через открытые окна госпиталей, где одноногие и одноглазые жадно мечтали о морфине, через каналы и склады, дальше и дальше - там, где сидели самые крупные рыбы, те, что даже на падаль смотрели искоса.

И все эти ниточки вели к нему. К Туби Крабу.

О прозвище этого бешеного шотландца ходили совершенно разные слухи, но мне до них дела не было. Я знал, какие кварталы сгреб под себя вездесущий Краб, знал, какие деньги водятся в его конторе и понимал, что если уж и найти применение своим талантам - то в подходящем моим амбициям предприятии.

Набить себе славу на улице не слишком сложно - достаточно провернуть пару удачных сделок и вот тебе уже кто-то подмигивает в пабе. Другое дело - обзавестись правильными знакомыми, которые умеют замолвить правильное словечко. Найти нужного человека труда не составило. Все слыхали, что с ребятами Краба знался Липс - лысый завсегдатай всех уличных «торгов».

Он-то и наблюдал за тем, чтобы торговля шла там, где можно, а товары соответствовали его понятиям о качестве. Вопрос мой его позабавил. Что может быть нужно залетному цыгану от такого серьезного человека, как Туби Краб? Работа? Интересно. Липс знал, что просто так болтать о Крабе не принято, а уж тем более не принято раскрывать рот пред тем, о ком мало знаешь.

Я же это правило к тому моменту усвоил не слишком хорошо, а потому решил козырнуть не только своим желанием работать на мистера Краба, но и своим мнением по поводу ведения его дел.
Знаю-знаю, Рыбка. Даже твоя маленькая головка понимает, что раз уж плаваешь пониже, то ротик лучше не раскрывать. Но я чувствовал себя фигурой незаменимой - я мог достать что угодно и как угодно, а слухи обо мне расползлись гораздо дальше тех кварталов, что сгреб под себя Краб.
Но нет худа, без добра. Сам того не зная, я влез туда, где снуют те, кто жрет этих самых падальщиков. Оставалось выплюнуть из себя падаль и улыбаться во весь рот, делая вид, что все идет по плану. А там - дело пойдет!

Ответ Краба не заставил себя долго ждать. Со мной готовы побеседовать, выслушать мои блестящие мысли, а может даже предложить работу. Одна есть проблема - Туби терпеть не может ни цыган, ни, тем более, ирландцев. Мол, смурные очень.

Я не сразу понял слова Липса, который жизнерадостно указывал мне на нож.

Можно плавать на разной глубине и жрать разную рыбу – вопрос лишь в том, где ты хочешь плавать завтра. Прирезать кого-то неугодного Туби - было все равно, что убедиться в размере собственных челюстей. Я та самая рыба, которая может плавать там, где захочет. Но меня, в случае неудачи, ожидал другой заплыв.

Я был тем самым смурным ирландцем, чье лицо по мнению Туби Краба должна была украшать «улыбка из Глазго» - широкая и превеселая, от уха до уха. Тогда и поговорим. А нет - так мне объяснят мне и остальным, что впредь о серьезных людях и болтать попусту нечего.

Одно дело, Рыбка, разукрасить пару морд, чтобы показать, кто здесь главный. Другое дело - разукрасить себя, раз и навсегда, чтобы показать: «ты здесь главный». Третье - плыть себе по Мерси мордой вниз.