Я мог бы петь тебе о том, что я потерял рассудок или решил, что Эрни - настоящий ублюдок и моя жизнь того не стоит. Но ты права, рыбка. Я не смог промолчать. И я не знаю, почему. Наверное, какая-то часть меня понимала, что это единственный шанс спасти Свой хвост. А может я попросту смалодушничал. В конечном счете, имеет ли это значение сейчас? Есть ли мне дело до того, как ты сможешь обозвать меня? Никакого.

Никакого дела мне не было до этого и в тот момент, когда улюлюкающие идиоты волоком тащили меня домой. Никакого дела мне не было до этого и тогда, когда я валялся на дощатом полу, в то время, как где-то над моей головой сыпались ругательства, удары и проклятья.

Я не ощущал уже ничего. Ни страха, ни угрызений совести. Что бы ты ни сделала, рыбка, это покажется правильным, если это спасло тебе жизнь. И чем больше отбивают твою голову, тем больше ты влюбляешься в эту мысль, поверь.

Нет, меня не избили - бить уже было нечего. Нет, с меня не требовали ответа - ломаной челюстью много не наотвечаешь. В каком-то смысле я был прав - Эрни натворил дел, и по нашим меркам его ждала весьма неприглядная участь. Но чего бы он ни умудрился - хоть стадо девок испортил - его имя чужакам назвал я.

Не знаю, каким цыганским чудом наши старики откупились от местных, обойдясь средней крови мордобоем и обещанием наказать Эрни так, как деревенским и не снилось. То ли отпор показался им достойным, то ли местные знали, что наш народ может наказывать похлеще, чем их собственный. В общем, утром мы отплывали. Живые и почти здоровые.

Я знал, что Эрни будет настоящим счастливчиком, если в ближайшие пару дней при нем останутся его руки-ноги. Со мной было сложнее - лучше б прирезал кого - так и думать не надо. А такое…

Как наказывали там, откуда ты родом, рыбка? Что казалось самым страшным? Да, смерть определенно неприятное дело, я всегда склонялся к такому мнению. Но умирать можно по-разному: можно с дыркой во лбу, а можно и будучи целым-здоровым. Я никогда не был замечен в слабости к возвышенным понятиям, но что такое «умереть для своих» я знал с детства. Осталось понять, насколько это страшно - на своей шкуре.

Казалось ли это ужасом для того, кто с поломанной челюстью чудом остался ходить по земле - тогда – нет. Сейчас? Жалею ли я сейчас об этом, рыбка? Тебе виднее.

Нас не били и не унижали, в нас не втюхивали обличающих речей. Мы и сами все поняли. Нас просто молча высадили, но на это раз не просто на берег - нас высадили на сушу - туда, где мы становились чужими, не больше – ни меньше.

Также молча мы брели вдоль берега целую вечность, каждый думая о своем. Хотя не буду врать - я думал о том, как было бы здорово, чтобы именно этого косого болвана подвесили местные, да чтобы он сам назвал свое имя – меня бы вполне устроило его тело, подброшенное к стоянке глухой ночью. Но нет, это был все еще я, я, я. Это случилось со мной.

В голове кишела разная ерунда. Прирезать Косого, пока тот будет спать, а шмотки его забрать себе. Пёс с ним, с Косым. Доползти до следующей же стоянки и попытаться объясниться со старшими или хотя бы утащить чего… Нет, все-таки прирезать этого гаденыша казалось отличной идеей. А то мало ли еще кого ухватит по дороге - так точно обоих повесят. Дойти до города? Но что делать там? Придушить Косого, дойти до города и загнать его вещи первому же скупщику. Хотя что там загнать-то можно? Пальто разве что. Но этот ублюдок хоть при одежде на берегу оказался. Я же - в мокрых от крови тряпках и босиком - ровно так, как валялся на койке. Да, продавать тут нечего - напялить все, что можно, а остальное - пусть при нем и остается… Погоди, Эрни, я голыми зубами глотку тебе перекушу. Ты, пес тебя, всю жизнь мне испоганил…

Мы шли вверх по течению – не слишком далеко от берега - то и дело возвращаясь к воде, чтобы освежиться. Двухметровый Эрни медленно, почти сосредоточенно спустился по откосу. Прощелкал по каменистому берегу, зайдя почти по щиколотки в поток, и зачерпнул воды в свои огромные ладони. Косой неспешно пил – вкусно, причмокивая, будто ребенок, окунувший свой нос в полный кувшин молока. Как огромный мирный зверь, спустившийся на водопой, источающий абсолютное спокойствие. «Пес меня дери, все будет хорошо». Я смотрел на этого пьющего исполина и на мгновения вся моя злость превратилась в одно простое желание.

Косой с быстротой вепря обернулся и что было силы въехал мне по ребрам. Спокойствие? Какое? Мир? Твердость - о, да, его кулак был весьма тверд, рыбка! Он пыхтел как бык, которого тянут за носовое кольцо. Я, конечно, успел бы что-то сделать, если вся эта махина вдруг задумает вскочить на меня верхом, но ломаные ребра – это не лучший попутчик. Так я тебе скажу - если не можешь въехать кулаком, найди что поострее. Я помню, как сжимал рукой грязное тряпье, повисшее на животе, в то время как вторая рука методично искала кусочек гальки поострее. Помнишь, я рассказывал тебе, рыбка, как это, когда бьют насмерть? Да, все верно, это был тот же случай. Черт побери, полдороги я только и думал о том, как отомстить этому гаденышу. Я был так опустошен и зол, что в мою тупую башку совсем не влетело то, что Эрни зол не меньше. То я сдал его чужакам, это я, не важно, виновен он или нет, испоганил его никчемную жизнь. Это я - гаденыш. В этой истории – я подлец. Так я тебе скажу, рыбка - от дураков отходят в сторону, подлецам - бьют морду. На дурака я не походил, а раз уж стал подлецом, то и будь им. Эрни явно примеривался, как уложить меня одним ударом своей мясистой молотилки, о и моя молотилка хоть такой тяжелой не была, да нащупала кусочек поострее. Ну, Эрни, давай.

На мгновение мне почудилось, что взгляд Косого изменился – ублюдок, видать, заметил, что я сжимаю что-то в руке. Молотилка опустилась, махина звучно сплюнула куда-то в сторону дороги, похрустела своей огромной шеей, и как ни в чем не бывало начала подниматься вверх по откосу. Ладно, Косой, я понял, не сейчас. Я приберегу для тебя этот острый кусок…

Ха! Один пес знает. Мы продолжили свой путь так же, как и прежде - бок о бок, периодически присаживаясь, чтобы отдохнуть. Но теперь каждый из нас понимал - он идет бок о бок с собственным палачом. О, рыбка, эта задачка была интересной. И чем гуще вокруг нас смеркалось, тем увлекательнее становилась эта задачка.

Мы оба знали, что ни один не отступится. Ни один из нас не отстанет на часок пути, не свернет и не буде просить о пощаде. Мы не из того народа. Были. Может мы и стали чужими для речных, но и своими для чужих не стали. «Отомсти» - скрипели ломанные ребра. «Отомсти» - шептали молотилки Косого. И мы оба понимал, что ночь сделает свое дело. Мы найдем место, где не так будет тянуть сыростью от реки, завалимся, как есть, закинув ладони под головы. А потом рассветет и кто-то один так же молча и ровно продолжит свой путь.

Я. Я. Я повторил эту молитву, уже не понимая, смысла слов - все, чтобы не сомкнуть глаз - кусать себя за губы и повторять: «это буду Я». Это буду Я - темный силуэт в рассветных лучах бредущий по бесконечной дороге… Это буду я - темный силуэт в рассветных лучах лежащий на обочине бесконечной дороги, это буду я - это буду я. Эрни мерно дышал в паре шагов от меня, укутавшись в свое истрепанное пальто, но он уже не источал тепла и спокойствия. Он ждал. И я ждал. Это буду я - я натяну его шмотки и рассую по карманам все, что найду у него за пазухой. Во только не заснуть - как бы ни просило избитое тело, как бы ни хотели уставшие больные глаза. Это буду Я. Я. Не спи! Идиот! Дурак! Слабак! Я!