Да, рыбка! Я был прав, мы с тобой из одного теста.
Такие как мы - не ползают. Такие как мы знают себе цену. Такие, как мы, понимают, что жизнь - это право сильных. Пусть они трещат о доброте и сострадании. Так я тебе скажу:
с ними их и закопают.
А мы - будем жить. Мне повезло не раз. А значит, стоит уважительнее относиться к тому, что голова еще оставалась на плечах. Особенно, когда она так неплохо варит.
План был прост: обработать - договориться – продать. Другое дело - товар был не самый обычный. Не каждый день, Рыбка, ты будешь продавать живого человека. Неважно, какого, не важно, насколько он на оного похож.
Важно только одно – сколько.
Важно только одно – сколько.
Я знал цену, за которую продал издыхающее тело Эрни (пес его знает, а может уже и мертвое). На кону была моя жизнь. А раз уж за нее я был готов заплатить такую весомую цену, значит пройтись по головам тех, кто не представляет для меня ни малейшего интереса - наименьшая из проблем.
Можно сколько угодно строить из себя святошу, да только мы с тобой знаем, что там, внутри, в самых кишках - все мы одинаковы по цвету.
Решение пришло моментально. Так уж устроены люди. Стоит стать добрым самаритянином в чьих-то глазах - как тут же, тут же к тебе потянутся руки страждущего. А там и до крови да вина недолго.
Можно сколько угодно строить из себя святошу, да только мы с тобой знаем, что там, внутри, в самых кишках - все мы одинаковы по цвету.
Решение пришло моментально. Так уж устроены люди. Стоит стать добрым самаритянином в чьих-то глазах - как тут же, тут же к тебе потянутся руки страждущего. А там и до крови да вина недолго.
И протянул ему руку - и он поверил.
Не думаю, что хоть у кого-то стоило бы большого труда обмануть того, кто настолько нуждался хоть в чьей-то руке.
Я не стал обещать светлое будущее... сразу. На сытый желудок в светлую жизнь веришь гораздо лучше. Казалось, несколько крох - и он будет восхищаться мной. Увидит во мне друга и спасителя.
Знаешь, Рыбка, в этом было что-то честное. Так я тебе скажу, я видел в нем спасителя не меньше, чем он во мне. Каждая складка его несуразного тела, каждый шрам на лице, напоминал мне о том, что это мой билет, если и не в новую жизнь - то на поезд под названием «мне, есть чем набить брюхо».
Я никогда не видел прелести в цирковых уродах. Еще в малолетстве мы как-то забрели на ярмарку, где горожане платили кучу монет только за то, чтобы взглянуть на очередного измученного бедолагу. Тьфу. Они кричали, улюлюкали, смеялись или плакали - это был настоящий театр. Гораздо больше мне нравилось наблюдать за теми, кто был снаружи клетки - каждый из них показывал свое истинное лицо и платил только за то, чтобы увидеть себя навыворот.
Я не стал обещать светлое будущее... сразу. На сытый желудок в светлую жизнь веришь гораздо лучше. Казалось, несколько крох - и он будет восхищаться мной. Увидит во мне друга и спасителя.
Знаешь, Рыбка, в этом было что-то честное. Так я тебе скажу, я видел в нем спасителя не меньше, чем он во мне. Каждая складка его несуразного тела, каждый шрам на лице, напоминал мне о том, что это мой билет, если и не в новую жизнь - то на поезд под названием «мне, есть чем набить брюхо».
Я никогда не видел прелести в цирковых уродах. Еще в малолетстве мы как-то забрели на ярмарку, где горожане платили кучу монет только за то, чтобы взглянуть на очередного измученного бедолагу. Тьфу. Они кричали, улюлюкали, смеялись или плакали - это был настоящий театр. Гораздо больше мне нравилось наблюдать за теми, кто был снаружи клетки - каждый из них показывал свое истинное лицо и платил только за то, чтобы увидеть себя навыворот.
Я смотрел на него, моего нового верного спутника. Но не видел себя. Я видел только то, каким смогу стать. Сытым. И, признаюсь, меня волновало только это.
Зачем ты пришла, Рыбка?
Чтобы услышать увлекательную историю того, как я оказался здесь?
Да, думаю, она была именно такой. И, как и множество других, историй она постоянно повторяет саму себя. Я трижды предал, чтобы спасти свою жизнь. Предал устои и правила, предал кого-то, кого мог назвать другом, предал кого-то, кто поверил мне, пусть даже на один миг. Но я все еще перед тобой.
А ты все еще слушаешь…
Да, он искренне, по-детски верил мне, во всяком случае, мне так казалось. Ведь он не отвечал на мои вопросы, не задавал свои. Он просто шел за мной - изо дня в день – неуклюжей медвежьей походкой.
Порой я смотрел на него и думал, какой из богов мог придумать такое странное человеческое существо. Для чего? Как он оказался на улице, был ли у него когда-нибудь дом? Слышит ли он меня, понимает ли?
Чтобы услышать увлекательную историю того, как я оказался здесь?
Да, думаю, она была именно такой. И, как и множество других, историй она постоянно повторяет саму себя. Я трижды предал, чтобы спасти свою жизнь. Предал устои и правила, предал кого-то, кого мог назвать другом, предал кого-то, кто поверил мне, пусть даже на один миг. Но я все еще перед тобой.
А ты все еще слушаешь…
Да, он искренне, по-детски верил мне, во всяком случае, мне так казалось. Ведь он не отвечал на мои вопросы, не задавал свои. Он просто шел за мной - изо дня в день – неуклюжей медвежьей походкой.
Порой я смотрел на него и думал, какой из богов мог придумать такое странное человеческое существо. Для чего? Как он оказался на улице, был ли у него когда-нибудь дом? Слышит ли он меня, понимает ли?
Так я скажу тебе, Рыбка, чем больше задаешь вопросов в пустоту,
тем больше они обращаются к тебе самому.
тем больше они обращаются к тебе самому.
Как мне ни казалось, будто я не вижу в нем ровным счетом ничего, кроме пачки денег, укутанной в ветхие лохмотья, я, словно орущий горожанин, поднимающий руку, чтобы метнуть очередной камень, видел в нем себя.
Мы были абсолютно одинаковы. Бездомные уроды. Знал ли он, что его ужасающее лицо, что его исковерканные руки пугают незадачливых зевак не хуже, чем бритые парни Туби Краба? Я-то прекрасно понимал, что мое внутреннее, искренне уродство может напугать еще хлеще.
Всех, кроме меня самого.
Я готовился к сделке так, будто загонял очередные именные часы с потертой крышкой – спокойно, но холодно – так, чтобы ни единый пенни не пролетел мимо моего кармана.
Я был наслышан о том, как стоит подкатывать к цирковому народцу - те еще пройдохи – обглодают тебя с ног до головы, а кости пустят на корм свиньям – одним словом, шутки с ними плохи.
Но было плевать - радость скорой наживы всегда делает нервы крепче троса на лебедке.
Мы были абсолютно одинаковы. Бездомные уроды. Знал ли он, что его ужасающее лицо, что его исковерканные руки пугают незадачливых зевак не хуже, чем бритые парни Туби Краба? Я-то прекрасно понимал, что мое внутреннее, искренне уродство может напугать еще хлеще.
Всех, кроме меня самого.
Я готовился к сделке так, будто загонял очередные именные часы с потертой крышкой – спокойно, но холодно – так, чтобы ни единый пенни не пролетел мимо моего кармана.
Я был наслышан о том, как стоит подкатывать к цирковому народцу - те еще пройдохи – обглодают тебя с ног до головы, а кости пустят на корм свиньям – одним словом, шутки с ними плохи.
Но было плевать - радость скорой наживы всегда делает нервы крепче троса на лебедке.
Теперь, будучи здесь, я оглядываюсь назад и думаю, не это ли наказание для трижды предателя?
Быть запертым здесь, с вами, среди таких же, как и я.
Что? Не таких же? Милая моя, лицемерная Рыбка! Думаешь, кто-то здесь лучше? Что делает меня хуже, чем, к примеру, ты?
То, что я не открыл дверь в комнату умирающего друга, спаса свою шкуру?
Или то, что продал несчастного калеку, почти за бесценок, да потом еще и вернулся, чтобы потребовать больше?
Это ли делает меня хуже?
Ты такой же паразит, как и я, Рыбка. Ты не просто пишешь свои заметки - ты смотришь на очередного урода, лаская свое милое сердечко тем, что ты-то всяко поступила бы иначе.
Не так ли?
Ты смотришь на таких, как я, и тебе кажется, что нет ничего прекрасней, чем от нас отличаться.
Но ты все тот же городской недоумочек, ржущий над извивающимся калекой, ржущий от радости, что его руки-ноги целы, а дома ждет сытный обед.
Быть запертым здесь, с вами, среди таких же, как и я.
Что? Не таких же? Милая моя, лицемерная Рыбка! Думаешь, кто-то здесь лучше? Что делает меня хуже, чем, к примеру, ты?
То, что я не открыл дверь в комнату умирающего друга, спаса свою шкуру?
Или то, что продал несчастного калеку, почти за бесценок, да потом еще и вернулся, чтобы потребовать больше?
Это ли делает меня хуже?
Ты такой же паразит, как и я, Рыбка. Ты не просто пишешь свои заметки - ты смотришь на очередного урода, лаская свое милое сердечко тем, что ты-то всяко поступила бы иначе.
Не так ли?
Ты смотришь на таких, как я, и тебе кажется, что нет ничего прекрасней, чем от нас отличаться.
Но ты все тот же городской недоумочек, ржущий над извивающимся калекой, ржущий от радости, что его руки-ноги целы, а дома ждет сытный обед.
Да, я урод, станцевать для тебя? Кинешь монетку, рыбка?
Так я скажу тебе, Чарли.
Во мне ты не увидишь ничего нового – только себя.
Так я скажу тебе, Чарли.
Во мне ты не увидишь ничего нового – только себя.
Только себя, способную выдать невиновного, бросить умирающего и продать беспомощного.
Только себя, со сладостью диктующую мне каждый отвратительный шаг этой странной истории.
И увидев себя, обязательно задайся вопросом, Рыбка, что же из того, что рассказал тебе старик Спикиззи - правда?
А что лишь - твоя жажда искупаться в мерзости с головой.
Смотри, как интересно обернулось, Рыбка. Из нас двоих-поди я–то - чище.
Ты-то рыба с пастью похлеще моей. Я всего-то шел туда, куда ты хотела меня завести.
Только себя, со сладостью диктующую мне каждый отвратительный шаг этой странной истории.
И увидев себя, обязательно задайся вопросом, Рыбка, что же из того, что рассказал тебе старик Спикиззи - правда?
А что лишь - твоя жажда искупаться в мерзости с головой.
Смотри, как интересно обернулось, Рыбка. Из нас двоих-поди я–то - чище.
Ты-то рыба с пастью похлеще моей. Я всего-то шел туда, куда ты хотела меня завести.
Мое-то дело простое - можешь обмануть – обмани!
Вернуться в
начало истории.
начало истории.
Отправиться
в проекцию
в проекцию
